Неточные совпадения
— Да, я
слышу, — отвечал Левин, с неудовольствием нарушая
тишину леса своим неприятным самому себе голосом. — Теперь скоро.
—
Слышу! — раздалось среди всеобщей
тишины, и весь миллион народа в одно время вздрогнул.
Писатель был страстным охотником и любил восхищаться природой. Жмурясь, улыбаясь, подчеркивая слова множеством мелких жестов, он рассказывал о целомудренных березках, о задумчивой
тишине лесных оврагов, о скромных цветах полей и звонком пении птиц, рассказывал так, как будто он первый увидал и
услышал все это. Двигая в воздухе ладонями, как рыба плавниками, он умилялся...
— Я тоже не могла уснуть, — начала она рассказывать. — Я никогда не
слышала такой мертвой
тишины. Ночью по саду ходила женщина из флигеля, вся в белом, заломив руки за голову. Потом вышла в сад Вера Петровна, тоже в белом, и они долго стояли на одном месте… как Парки.
— У нас ухо забито шумом каменных городов, извозчиками, да, да! Истинная, чистая музыка может возникнуть только из совершенной
тишины. Бетховен был глух, но ухо Вагнера
слышало несравнимо хуже Бетховена, поэтому его музыка только хаотически собранный материал для музыки. Мусоргский должен был оглушаться вином, чтоб
слышать голос своего гения в глубине души, понимаете?
— Оставь, кажется, кто-то пришел, —
услышал он сухой шепот матери; чьи-то ноги тяжело шаркнули по полу, брякнула знакомым звуком медная дверца кафельной печки, и снова установилась
тишина, подстрекая вслушаться в нее. Шепот матери удивил Клима, она никому не говорила ты, кроме отца, а отец вчера уехал на лесопильный завод. Мальчик осторожно подвинулся к дверям столовой, навстречу ему вздохнули тихие, усталые слова...
Уже не один раз Клим
слышал в
тишине сочный голос, мягкий смех Алины, но упрямо не хотел пойти к девицам.
Темнота. На горизонте скопились удалявшиеся облака, и только высоко над головой слабо мерцали кое-где звезды. Он вслушивался в эту
тишину и всматривался в темноту, ничего не
слыша и не видя.
Он
слышал только, как раза два под ее торопливыми шагами затрещали сухие ветки, потом настала
тишина.
Я судорожно повернулся всем телом и вдруг, среди глубокой
тишины, ясно
услышал слова: «Господи, Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас».
Я уже не раз
слышал какие-то звуки и днем и по ночам, но все лишь мгновениями, самыми краткими, и
тишина восстановлялась тотчас же полная, на несколько часов, так что я и не обращал внимания.
Ответа, конечно, не получила, но зато
услышала среди ночной
тишины откуда-то как бы далеко из сада какие-то стоны.
«“И только шепчет
тишина”, — мелькнул почему-то этот стишок в голове его, — вот только не
услышал бы кто, как я перескочил; кажется, нет».
Я весь ушел в созерцание природы и совершенно забыл, что нахожусь один, вдали от бивака. Вдруг в стороне от себя я
услышал шорох. Среди глубокой
тишины он показался мне очень сильным. Я думал, что идет какое-нибудь крупное животное, и приготовился к обороне, но это оказался барсук. Он двигался мелкой рысцой, иногда останавливался и что-то искал в траве; он прошел так близко от меня, что я мог достать его концом ружья. Барсук направился к ручью, полакал воду и заковылял дальше. Опять стало тихо.
…Я ждал ее больше получаса… Все было тихо в доме, я мог
слышать оханье и кашель старика, его медленный говор, передвиганье какого-то стола… Хмельной слуга приготовлял, посвистывая, на залавке в передней свою постель, выругался и через минуту захрапел… Тяжелая ступня горничной, выходившей из спальной, была последним звуком… Потом
тишина, стон больного и опять
тишина… вдруг шелест, скрыпнул пол, легкие шаги — и белая блуза мелькнула в дверях…
Если я не находил насекомое, она не могла уснуть; я чувствовал, как вздрагивает ее тело при малейшем шорохе в ночной, мертвой
тишине, и
слышал, что она, задерживая дыхание, шепчет...
Внимание общее,
тишина глубокая по временам только прерывается восклицаниями. Кюхельбекер просил не мешать, он был весь тут, в полном упоении… Доходит дело до последней строфы. Мы
слышим...
Он
слышал, как заскрежетал под ним крупный гравий, и почувствовал острую боль в коленях. Несколько секунд он стоял на четвереньках, оглушенный падением. Ему казалось, что сейчас проснутся все обитатели дачи, прибежит мрачный дворник в розовой рубахе, подымется крик, суматоха… Но, как и прежде, в саду была глубокая, важная
тишина. Только какой-то низкий, монотонный, жужжащий звук разносился по всему саду...
— Да, да, именно… — я схватил его за руку. Я
слышал сейчас: из крана умывальника — медленно капают капли в
тишину. И я знал, это — навсегда. Но все-таки почему же вдруг душа? Не было, не было — и вдруг… Почему ни у кого нет, а у меня…
Туго натянутая мембрана дрожит и записывает
тишину. Нет: резкие, с бесконечными паузами — удары молота о прутья. И я
слышу — я вижу: она, сзади, думает секунду.
Вы, пышнотелые, румяные венеряне, вы, закопченные, как кузнецы, ураниты — я
слышу в своей синей
тишине ваш ропот.
Однажды еле заметная морщинка у кого-то на лице — и она уже навсегда в вас; однажды вы
услышали: в
тишине упала капля — и вы
слышите сейчас…
Или вечером сидишь один с сальной свечой в своей комнате; вдруг на секунду, чтоб снять со свечи или поправиться на стуле, отрываешься от книги и видишь, что везде в дверях, по углам темно, и
слышишь, что везде в доме тихо, — опять невозможно не остановиться и не слушать этой
тишины, и не смотреть на этот мрак отворенной двери в темную комнату, и долго-долго не пробыть в неподвижном положении или не пойти вниз и не пройти по всем пустым комнатам.
Но слушай: в родине моей
Между пустынных рыбарей
Наука дивная таится.
Под кровом вечной
тишины,
Среди лесов, в глуши далекой
Живут седые колдуны;
К предметам мудрости высокой
Все мысли их устремлены;
Всё
слышит голос их ужасный,
Что было и что будет вновь,
И грозной воле их подвластны
И гроб и самая любовь.
Он молчит, не
слышит вопроса или не хочет ответить, потом — снова падают в ожидающую
тишину его слова...
Приятно
слышать последние вздохи жизни, но после каждого удара колокола становится тише,
тишина разливается, как река по лугам, все топит, скрывает. Душа плавает в бескрайней, бездонной пустоте и гаснет, подобно огню спички во тьме, растворяясь бесследно среди океана этой пустоты, где живут, сверкая, только недосягаемые звезды, а все на земле исчезло, ненужно и мертво.
Медь поёт робко и уныло, — точно кто-то заплутался в темноте и устало кричит, уже не веря, что его
услышат. Разбуженные собаки дремотно тявкают, и снова город утопает в глубоком омуте сырой
тишины.
На все мои вопросы я
слышал один ответ: «Mais comment ne comprenez-vous pas за?» [Но как вы этого не понимаете? (фр.)] — из чего и вынужден был заключить, что, вероятно, Россия есть такая страна, которая лишь по наружности пользуется
тишиною, но на самом деле наполнена горючими веществами.
В столовой наступила относительная
тишина; меланхолически звучала гитара. Там стали ходить, переговариваться; еще раз пронесся Гораций, крича на ходу: «Готово, готово, готово!» Все показывало, что попойка не замирает, а развертывается. Затем я
услышал шум ссоры, женский горький плач и — после всего этого — хоровую песню.
Я был один, в
тишине, отмериваемой стуком часов.
Тишина мчалась, и я ушел в область спутанных очертаний. Два раза подходил сон, а затем я уже не
слышал и не помнил его приближения.
Я удалялся с особым настроением, вызванным случайно замеченной сценой, которая среди вечерней
тишины напомнила мне внезапный порыв Дэзи: единственное, чем я был равен в эту ночь Филатру, нашедшему свое Несбывшееся. Я
услышал, как она говорит, шепча...
Он приглашал открыть карты. Одновременно с звуком его слов мое сознание, вдруг выйдя из круга игры, наполнилось повелительной
тишиной, и я
услышал особенный женский голос, сказавший с ударением: «Бегущая по волнам». Это было как звонок ночью. Но более ничего не было слышно, кроме шума в ушах, поднявшегося от резких ударов сердца, да треска карт, по ребру которых провел пальцами доктор Филатр.
В небе, море и душе —
тишина, хочется
слышать, как всё живое безмолвно поет молитву богу-Солнцу.
Шпион, должно быть,
услышал в
тишине утра гулкий звук шагов по мёрзлой земле, он поднял голову и быстро пошёл, почти побежал встречу Евсею.
«Вот я иду и могу петь…
Услышит городовой — ты чего орёшь? Сейчас я ему покажу мой билет… Извините, скажет. А запоёт столяр — его отправят в участок. Не нарушай
тишины…»
Текут беседы в
тишине;
Луна плывет в ночном тумане;
И вдруг пред ними на коне
Черкес. Он быстро на аркане
Младого пленника влачил.
«Вот русский!» — хищник возопил.
Аул на крик его сбежался
Ожесточенною толпой;
Но пленник хладный и немой,
С обезображенной главой,
Как труп, недвижим оставался.
Лица врагов не видит он,
Угроз и криков он не
слышит;
Над ним летает смертный сон
И холодом тлетворным дышит.
Словно колокол церковный прозвучал в отдалении и стих. Опустил голову и матрос,
слышит в
тишине, как побаливает на ноге гниющая ранка, и беспокоится: не доходит ли тяжкий запах до Жегулева? И хочется ему не то чтобы умереть, а — не быть. Не быть.
В эту ночь, последнюю перед началом действия, долго гуляли, как новобранцы, и веселились лесные братья. Потом заснули у костра, и наступила в становище
тишина и сонный покой, и громче зашумел ручей, дымясь и холодея в ожидании солнца. Но Колесников и Саша долго не могли заснуть, взволнованные вечером, и тихо беседовали в темноте шалашика; так странно было лежать рядом и совсем близко
слышать голоса — казалось обоим, что не говорят обычно, а словно в душу заглядывают друг к другу.
Опять
тишина, опять Арефа дремлет и опять
слышит сквозь сон...
Иногда о нем забывали и не
слышали его; иногда с отчаянием ждали его, живя от звона и до звона, уже не доверяя
тишине.
Чтобы не верить в смерть, нужно видеть и
слышать вокруг себя обыкновенное: шаги, голоса, свет, щи из кислой капусты, а теперь все было необыкновенное, и эта
тишина, и этот мрак и сами по себе были уже как будто смертью.
Раздаются замедленные, ленивые шаги ночного сторожа, и я различаю не только каждый удар его кованых, тяжелых рыбачьих сапогов о камни тротуара, но
слышу также, как между двумя шагами он чиркает каблуками. Так ясны эти звуки среди ночной тиши, что мне кажется, будто я иду вместе с ним, хотя до него — я знаю наверное — более целой версты. Но вот он завернул куда-то вбок, в мощеный переулок, или, может быть, присел на скамейку: шаги его смолкли.
Тишина. Мрак.
Быть может — не в этих словах, но именно эти оглушающие мысли впервые
слышал я, да еще в такой резкой, оголенной форме. Человек, взвизгнув от возбуждения, боязливо останавливал взгляд на двери, открытой во внутренние комнаты, минуту слушал
тишину и снова шептал почти с яростью...
Марфа Андревна
услышат, сейчас и конец. «Сиди уж, мать моя, — скажут сестрице, — не надо мне твоих поцелуев», и пойдем колтыхать спицами в трое рук. Только и слышно, что спицы эти три-ти-ти-ти-три-ти-ти, да мушка ж-ж-жу-ж-жу-ж-жу пролетит. Вот в такой
тишине невозмутимой, милостивые государи, в селе Плодомасове жили, и так пятьдесят пять лет вместе прожили.
Да, мирен дух мой. В бармы я облекся
На
тишину земли, на счастье всем;
Мой светел путь, и как ночной туман
Лежит за мной пережитое время.
Отрадно мне сознанье это, но
Еще полней была б моя отрада,
Когда б из уст твоих
услышал я,
Что делишь ты ее со мною!
Полетела голова поверх деревьев с утесу…
Тишина у нас настала, стоим все ни живы, ни мертвы и
слышим: внизу по морю плеск раздался — пала голова в море.
— Бузыга! — раздельно и внятно крикнул среди наступившей
тишины Кузьма, низко наклоняясь над конокрадом. —
Слышишь, больше тебя бить не станем. Отвечай по совести: был с тобой Козел или нет?
Доносились ли в вечерней
тишине в его кабинет голоса детей, приготовлявших уроки,
слышал ли он романс или орган в ресторане или завывала в камине метель, как вдруг воскресало в памяти все: и то, что было на молу, и раннее утро с туманом на горах, и пароход из Феодосии, и поцелуи.
Он семьдесят лет служил отечеству: мечом, советом, добродетелию и наконец захотел служить богу единому в
тишине пустыни, торжественно простился с народом на вече, видел слезы добрых сограждан,
слышал сердечные благословения за долговременную новогородскую верность его, сам плакал от умиления и вышел из града.
Она дошла до постели и стала надо мной. Я
слышал всё; хоть и настала мертвая
тишина, но я
слышал эту
тишину. Тут произошло одно судорожное движение — и я вдруг, неудержимо, открыл глаза против воли. Она смотрела прямо на меня, мне в глаза, и револьвер уже был у моего виска. Глаза наши встретились. Но мы глядели друг на друга не более мгновения. Я с силой закрыл глаза опять и в то же мгновение решил изо всей силы моей души, что более уже не шевельнусь и не открою глаз, что бы ни ожидало меня.